Он был странным, этот Остин, очень странным. Генри бы насторожиться и оборвать это сетевое знакомство, пока не поздно... но вот беда, в незнакомце было и много интригующего, загадочного, что заставляло вновь и вновь выходить на связь. А еще он как-то интуитивно чувствовал, когда знакомый начинал охладевать и подогревал интерес. Генри незаметно для самого себя настолько завяз в этих странных отношениях, что, когда Остин предложил встретиться в реале, согласился. Вполне отдавая себе отчет, что в реале все иначе, и эта встреча может положить общению конец, развенчав ореол мрачного очарования и тайны. Наверное, отчасти, он хотел этого, чувствуя, а может, интуитивно догадываясь, что им ненавязчиво манипулируют.

При личной встрече, Остин оказался темноволосым мужчиной старше Генри, едва переступившего порог совершеннолетия, лет на пятнадцать. Худой, но жилистый, с длинными пальцами музыканта или хирурга.

Он встретил его у метро и гостеприимно распахнул дверцу хонды, предлагая присоединиться. Генри позволил себе заколебаться, все же он совсем не знал этого человека. Реального человека. Остин на это дружелюбно и чуть насмешливо усмехнулся, заметив, как глупо приходить на встречу, если не уверен, что хочешь продолжить общение или боишься, и что они не школьники, чтобы бродить по улицам. Словом, уговорил. И они поехали, беседуя, почти как в сети. Почти. Что-то неуловимо настораживало, но Генри не мог понять, что именно, а потому и придумать причину, чтобы прервать встречу. Он реально насторожился только, когда автомобиль свернул на загородную трассу, испуганно, к своему стыду, спросив, куда они едут. Остин засмеялся и успокоил:

— Ко мне в гости. Посмотришь, как живут отшельники. Я сварю обещанный кофе, посидим у пылающего камина, пообщаемся, познакомимся поближе. Ну а дальше по обстоятельствам...

Последняя фраза почему-то сразу не понравилась, и Генри счел разумным немедля пресечь все эти возможные обстоятельства, предупредив:

— К ночи мне надо быть дома.

Мужчина снова засмеялся, не поворачивая головы, даже не бросив взгляд в зеркало заднего вида, внимательно следя за дорогой, что, несомненно, характеризовало его как человека надежного:

— Только не говори, что такой большой мальчик не может сказать родителям, что переночует у друга.

Смутившись намека на возраст и зависимость от предков, Генри соврал, что они с утра идут в гости, но Остин, похоже, не поверил, усмехнувшись.

Ехали долго и он уже начал откровенно дергаться, смотря, как постройки вдоль трассы становятся все реже, когда Остин свернул на грунтовку и вскоре затормозил у небольшого одинокого одноэтажного коттеджа. Не нового, но вполне себе крепкого и ухоженного, как доказательство слов спутника, уверявшего, что живет тут круглый год.

— Вот мы и дома, — улыбнулся он, не оглядываясь, поднимаясь по ступеням, зная, что Генри некуда деваться.

По-джентльменски придержал входную дверь и... закрыл ее на ключ.

Точно не замечая, как гость напрягся, зажег свет на всем протяжении своего пути, указывая дорогу, и Генри невольно передернуло. Желание бежать отсюда прочь буквально зашкалило. Со стен и из углов помещений на него смотрели стеклянными глазами чучела животных, среди которых преобладали кошки и собаки всех пород и мастей... Его замутило. То ли от вида несчастных зверей, то ли от запаха, которым пропах дом, по спине побежали мурашки.

— Остин, — окликнул он хозяина, чтобы, наплевав на неловкость и невежливость, — конце концов, кто тот ему? — попросить отвезти обратно в город.

Под взглядами чучел, точно смотрящих в душу, было не по себе. Однако мужчина не отозвался, вынуждая таки пройти вглубь дома, откуда уже доносился запах обещанного кофе. В кухне, Генри прижался к стене, с ужасом обнаруживая мертвых зверей и тут. Господи, сколько же по всему дому наберется?..

Еще не успел рта раскрыть, как Остин заметил, усмехаясь:

— Не понравились мои питомцы? — поставив на поднос чашки и розетку с печеньем, направился мимо дальше. — Я разве не говорил, что не люблю зверей даже сильнее людей?

Генри покачал головой, хвостиком следуя за хозяином дома, не желая оставаться с чучелами наедине.

— Но почему? — спросил он. Обычно бывало как раз наоборот, те, кто ненавидел людей, находили себе друзей среди животных, заводя кошку или собаку. Послушно опустился в предложенное кресло, повернутое к растопленному камину. И когда Остин все успел?

— Они не умеют притворяться и не надевают масок, как люди, — объяснил свою позицию собеседник, делая глоток кофе, которым можно было обжечься. – Не прячут ни любовь, ни страх, ни ненависть. А я терпеть не могу, когда на меня смотрят, как на урода и монстра.

Он посмотрел на гостя, и во взгляде его почудилось предостережение. Почудилось ли?

— Да ладно, — усомнился Генри, напряженно улыбнувшись. Ох уж этот человеческий комплекс неполноценности... — Ты даже очень симпатичный.

Остин светло улыбнулся, вдруг придвигая свое кресло ближе и подаваясь чуть вперед:

— Правда, я тебе нравлюсь? – спросил он.

Его горячая настойчивая ладонь неожиданно оказалась на бедре Генри, поглаживая, поднимаясь все выше, и тот понял, какую ошибку совершил, идя на попятную:

— Просто констатировал факт.

Рука осторожно, но не менее настойчиво спихнула чужую ладонь с ноги, немедленно прижавшейся к своей паре.

Глаза мужчины недобро блеснули.

— Пей кофе, — велел он.

И делать это как-то сразу расхотелось.

— Горячий, — пожаловался Генри и отставил чашку на каминную полочку, пообещав выпить, когда остынет. — Остин, мне тут не по себе. Давай вернемся в город, а?

В принципе, он готов был идти даже пешком или рискнуть поймать попутку, лишь бы покинуть жуткий дом, полный десятков глаз, почувствовать себя в безопасности от странных, пугающих взглядов хозяина и его домогательств. Но вот беда, чтобы его покинуть, нужен был ключ, так как на окнах стояли решетки, не выскочишь.

— Ты любишь классику? — игнорируя просьбу, поинтересовался тот, подбросив в огонь полено. — Впрочем, разве можно ее не любить... Вечером, после ужина, я сыграю тебе.

Его пальцы снова погладили бедро, и Генри отодвинулся, избегая неприятных прикосновений. Решительно поднялся:

— Остин! Не знаю, что ты там себе вообразил, но я не намерен выходить за рамки дружеского общения. Я вообще не гей, понимаешь?

Тот засмеялся, поднимаясь навстречу и медленно наступая, заставляя пятиться:

— Перестань, — позволил он себе усомниться в моих словах. — А как же наши жаркие ночные отыгрыши в сети, когда ты столь охотно подставлял свой зад? О, как я мечтал однажды отодрать тебя в реале... Неужели, ты хочешь отказать мне в такой малости?

Сердце ухнуло в пятки: от перспектив, от тона, каким говорил о них мужчина, от блеска в его холодных глазах, а потом снова подскочило, забившись где-то в горле. Ну да, играл. На то она и сеть, чтобы позволить себе побыть кем-то другим, попробовать то, на что никогда не отважишься в реальной жизни.

— Остин, ты меня слышишь?! Я не гей!

Было уже реально страшно. Он твердо решил, что если это лишь глупая жестокая шутка, больше не станет даже говорить с этим человеком, удалив все контакты.

— Это не страшно, — заверил Остин, окончательно загоняя в угол и заключая в объятья. — Ты все равно мне нравишься, Генри.

Господи! Он слышал только себя, видел лишь то, что хотел видеть, и от этого становилось страшнее, чем от ладони, накрывшей пах. Это было отвратительно, и он уперся ладонями в грудь сумасшедшего, с которым имел глупость уехать, пытаясь оттолкнуть.

— Перестань! Отпусти меня, слышишь!

Нет, Остин не слышал. Соединив запястья, прижал их к стене у них над головами, и Генри почувствовал его губы, оставлявшие слабый влажный след везде, куда смогли дотянуться. Тело сковал ужас от осознания, что вот-вот случиться, если ничего не сделать, и Генри ударил насильника коленом в пах, на миг ослабив его хватку. Этого хватило, чтобы вырваться и броситься наутек. Но Остин нагнал его, с такой силой приложив о стену, что аж в глазах потемнело. Нет. Нет. Нет! Генри отчаянно сопротивлялся, отбиваясь, пока его тащили к постели, расцарапал Остину лицо, за что его ударили по голове и, оставаясь в сознании, Генри обмяк.

— Надо было пить кофе, — назидательно заметил Остин, приковывая его запястья наручниками к металлической спинке.

Что-то подобное тому, что с ним вытворяли потом, Остин проделывал и во время упомянутых им отыгрышей, но тогда это казалось волнительным, будоражащим кровь. Вот только инет и реальность – разные вещи.

Все тело болело, точно его избили. Впрочем, так оно и было, только сделали это изнутри. Было тошно от осознания, что в случившемся он виноват сам, от собственной глупости и наивности.

— Теперь отдохни, впереди ночь длинная, — наконец, освободив от веса своего тела, погладил его Остин по спине. — А я приготовлю нам что-нибудь на ужин.

Едва он вышел, Генри стал извиваться, пытаясь освободиться, закричал, зовя на помощь, надеясь, что каким-то чудом рядом окажутся люди и услышат мольбы. Но их услышал лишь Остин, заглянув в комнату, чтобы заметить:

— Побереги силы, стены звуконепроницаемы. Немногочисленных соседей пугают вопли зверей, когда я их вскрываю...

Генри представил, как Остин режет еще живых животных, и его передернуло. Язык точно прилип к небу. И все же, полученная информация была ценной, обнадеживая. Значит, в округе жили еще люди, к которым можно будет обратиться за помощью, если посчастливится вырваться из склепа, который похититель называл домом.

За ужином, он сидел криво. Аппетита не было от слова совсем, и он воротил нос от угощения, отводил глаза, чтобы не смотреть на человека, которого теперь боялся и ненавидел.

— Что-то ты, как будто, не рад нашей встрече, — вздохнул Остин, уплетая рагу в одиночку. — А вот я мечтал о ней два года, с тех самых пор, как понял, что ты не такой, как другие.

Остин был сумасшедшим. Если во время интернет общения многие странности списывались на экстравагантность собеседника, то сейчас это становилось все более очевидным, и холодок, умастившийся между лопаток, больше не покидал облюбованного места.

— Ты — создан для меня, — констатировал Остин в окончании фразы, которую Генри благополучно прослушал. — Да что там два года! Я ждал тебя всю жизнь с тех самых пор, как мать заперла меня в этом доме. В семь лет. Одного. Тебя, человека, с которым я смогу жить вместе, любить, опекать, с которым смогу поговорить. Того, кто поймет и поддержит. Кто не будет шарахаться от меня, принимая таким, какой я есть. Правда же, Генри? – с нажимом произнес он.

Тот счел за благо молча кивнуть, выражая согласие. Конечно же, им двигало тогда исключительно желание не провоцировать безумца, который неизвестно как мог отреагировать на отказ. И желание усыпить его бдительность, чтобы попытаться бежать, когда контроль ослабнет. Кажется, ему даже удалось улыбнуться.

— Она не любила тебя? – спросил Генри, пытаясь поддержать беседу и тем самым продлить время ужина, после которого его ждала обещанная долгая ночь. От одной только мысли о новом насилии передергивало, а горло сжимал спазм страха и отвращения.

— Мама? — уточнил Остин, обрадованный проявлением интереса к своей персоне. Генри еще по общению в сети заметил, как тот любит, когда говорят о нем, решив, что Остин несчастный и одинокий, изгой общества, не способного принять то, что ему чуждо, отлично от большинства его индивидов. Теперь же начинал понимать, что все наоборот, и Остин сам позиционировал себя против всех. — Нет, она во мне души не чаяла. Пока не появился брат, — голос мужчины изменился, став раздраженным и злым. — Она говорила, что я полюблю его, но я видел, что он просто кукушонок, который однажды вытолкнет меня из гнезда, и никто этого не заметит. Я не мог этого допустить. Я не хотел и не был намерен делить ее любовь с комочком плоти, который она родила от постороннего мужика, хотя не прошло и года со смерти отца.

Картинка вырисовывалась неприятная, и Генри, наверное, пожалел бы бедного мальчика, если бы не знал, во что тот вырос.

— И... что ты сделал?! — выдохнул он, предчувствуя, что ответ ему не понравится.

Остин усмехнулся:

— Я его устранил. Детские тела столь хрупки, что это оказалось не трудно.

Генри поплохело. Паника подняла свою голову, призывая бежать, куда глаза глядят, но мозг помнил и про запертую дверь, и про силу психопата... Он прикрыл глаза и глубоко задышал, пытаясь изгнать из крови адреналин.

К счастью, Остин ничего не заметил, увлеченный своей исповедью:

— ... я обжарил тельце и съел. Теперь маме не надо было делить любовь на двоих, ведь я был им, а он — мной. Но она этого не оценила. Ее крик до сих пор гуляет у меня в голове. Она назвала меня монстром и сказала, что больше не хочет видеть...

Генри ее понимал, но Остину об этом знать было не обязательно. Оставалось только недоумевать, почему настолько опасный для общества психопат не находится на принудительном лечении в какой-нибудь закрытой или тюремной клинике.

— Никогда, слышишь, Генри? Никогда не называй меня так…

Пальцы Остина до побеления в костяшках сжали вилку, буквально вынуждая вновь согласно кивнуть, после чего ее положили на салфетку, сорвав с губ невольный выдох. Обозначая окончание ужина, мужчина поднялся, улыбнувшись гостю:

— Сиди, я уберу.

Как будто кто-то собирался...

Стоило хозяину дома покинуть комнату, Генри вскочил, чтобы все-таки проверить оконные решетки на прочность. За этим занятием и застал его Остин, решительный шаг в комнату которого, породил в душе панику, и Генри попятился, опрокинув стул, споткнувшись об него и, в конце концов, заваливаясь сам. Сжался под сильными руками, что заботливо подняли, чтобы отнести на постель.

— Уже не терпится, да?

Генри уже успел понять, что вопросы похитителя сплошь риторические, не требующие ни ответа, ни согласия, и слезы покатились по щекам…