Впрочем, Генри не привередничал, наслаждаясь столь редким в его положении моментом, игнорируя обвивающие талию руки психопата. Хотя бы не домогался ни страстью, ни разговорами — уже счастье. Впрочем, со вторым он поторопился. Стоило рассвету начать меркнуть, Остин шепнул ему куда-то в макушку:

— Красивый, правда?

И Генри не смог не согласиться, поддержав странную для них беседу.

— А теперь представь, будто видишь это зрелище в последний раз. Представил? — Генри кивнул, чувствуя, как шевелится в груди недоброе предчувствие — не нравилось ему слово "последний", ой не нравилось... — Видишь разницу? Вещи становятся намного красивее и дороже, от осознания, что это в последний раз. Врезаются в память, чтобы можно было наслаждаться хотя бы воспоминаниями об этой вещи.

По спине пополз холодок. Генри попробовал повернуться, чтобы по лицу психопата попробовать угадать, что тот задумал. Открыл было рот, но пальцы Остина накрыли уста, предостерегая от ненужных слов, а потом повернули его лицо в сторону угасающего рассвета, который и в самом деле показался особенным. Самым лучшим в его короткой жизни. И Генри до последнего смотрел в бледнеющее небо, вздрогнув, когда Остин положил ладони ему на плечи, настойчиво поднимая на ноги.

— Пошли.

И внутри все помертвело. Вывернувшись из хватки, Генри попятился, и еще не догадываясь, что приготовил ему психопат, взмолился:

— Остин, не надо... Я буду послушным, обещаю. — Однако тот молча надвигался на него с полным знакомой мрачной решимости выражением лица. — Остин, ну пожалуйста!..

— Не усугубляй, Генри. Пойдем.

Тот отчаянно замотал головой и, мгновение спустя, получил удар в челюсть, сваливший с ног, после чего его перекинули через плечо и отнесли в лабораторию. Вид этого стерильного помещения вызвал панику, и он забился в путах, приковавших его к креслу, почти как у стоматолога, но различные жуткие усовершенствования заставляли ползти по спине мурашки.

— Не дергайся, — посоветовал Остин, надевая жертве на голову обруч, лишивший ее возможности вертеть головой, теперь поднятой лицом вверх, — сделаешь себе больно. Правый или левый?

— Ч-что?

— С какого глаза начнем: правого или левого? — терпеливо пояснил психопат, натягивая медицинские перчатки. Заметив смертельную бледность на лице Генри, успокоил: — Ну, что ты испугался? Я не буду удалять глазные яблоки — это выглядит так не эстетично... Кроме того, операции на голове слишком опасны, особенно в моих кустарных условиях...

Он взял в руки шприц, на четверть наполнив каким-то препаратом, и подступился, настойчиво повторив свой вопрос. И Генри обреченно выдохнул, зажмурившись:

— Левый... Остин, прошу тебя... — всхлипнул он, обращаясь в пустоту.

Чуткие пальцы подняли веки, и Генри увидел иглу у самого своего зрачка, прежде чем почувствовал укол, и боль обожгла глаз, вспыхнула, сорвав с губ крик. Глаз словно горел, слезы текли по вискам.

Остин погладил по щеке, утешая.

— Потерпи, сейчас пройдет.

И не солгал. Минут через десять боль затихла и, проморгавшись, Генри посмотрел на мучителя, левым глазом различив лишь его силуэт.

— Зрение окончательно сядет примерно через час.

Однако представить, что его ожидает впереди, Генри мог уже сейчас, и перспективы приводили его на грань ужаса и отчаяния. Люди редко задумываются о ценности чего бы то ни было, пока не потеряют, так было и с ним. Жизнь во тьме для человека, который привык воспринимать мир глазами, — это ад. И Остин обрекал на него свою жертву. Истерика, зародившаяся глубоко внутри, стремительно набирала обороты и, наконец, выплеснулась. Он бился в путах и кричал, то умоляя, то проклиная, кажется, угрожал карой небес, на что психопат лишь рассмеялся, погладив по волосам, и вколол успокоительное. Постепенно Генри затих, крики незаметно перешли во всхлипы, и Остин улыбнулся ему:

— Вот так, не нужно плакать, — вытер он слезы жертвы. — Так, нам обоим будет хорошо вместе. Ты ведь хочешь этого, Генри?

Тот качнул головой, но обруч держал крепко, и движение осталось лишь у него в голове.

— Остин... не трогай второй. Ну, не надо...

— Не буду, — пообещал тот, скользнув большим пальцем по губам Генри, и поцеловал в правый глаз. — Сперва ты увидишь свой последний закат, а уже потом закончим и с ним.

Это Остин тоже любил — насладиться тем, как рождается и умирает в душе жертвы надежда, как сменяется она отчаянием и безысходностью.

— Остин. Я больше никогда так не скажу. Ну, пожалуйста... — канючил Генри, подновляя дорожки слез.

Однако тот качнул головой и поднялся, прибирая на медицинском столике:

— Все вы так говорите.

Внутри все оборвалось. Он был далеко не первым возлюбленным Остина, и то, что Генри все же появился в его жизни, наводило на страшные мысли, как и огромный опыт психопата по части различных операций. И в участи своих несчастных предшественников, Генри увидел и свою судьбу.

Если хочет жить, он должен соответствовать всем требованиям маньяка.

Только как это сделать, если мозг психопата любую ситуацию подгонял под лишь ему ведомый шаблон, и любое неосторожное слово могло быть незамедлительно и безапелляционно использовано против тебя?

Генри был в отчаянии, при каждом удобном моменте умоляя Остина оставить ему зрение, но тот был глух к мольбам жертвы, с непостижимым упрямством следуя задуманному. Он просто делал вид, что не слышит, а может, слова жертвы блокировались в его больной голове. Генри не мог знать, какой из вариантов верный, а потому и понять, что двигало психопатом: своеобразное чувство вины или желание помучить жертву: тот устроил для нее праздник. Вывел на прогулку, позволив не только побродить по саду, но и выйти за пределы владений, чтобы увидеть лес, птиц, шоссе, которое вело к дому, от мысли о котором у Генри на глаза навернулись слезы. Показал на ноутбуке в картинках другие страны, которые жертва никогда не увидит, даже если окажется там. Зашел на странички соц.сетей Генри, чтобы тот смог, пусть и на фото, в последний раз увидеть друзей и родных. Последний. Не выдержав груза этого слова, исполненного безысходности, Генри снова сорвался в истерику, и Остину пришлось прибегнуть к лекарствам.

— Знаешь, — сказал он, поглаживая затихшего Генри по волосам, — когда мы общались по интернету, ты казался мне идеальным, созданным быть спутником моей жизни. Почему реальность все портит, и недостатки вылезают наружу, разрушая идиллию нашего счастья?..

— Потому что я не кукла... — тихо, боясь навлечь на себя еще больший гнев, прошептал Генри. — И не чучело. Я живой!

И как у любого живого существа у него были собственные мысли и желания, далеко не всегда совпадающие с желаниями психопата. Он не принадлежал ему, точно вещь, имея собственную жизнь, которую у него просто отобрали.

— Разумеется, живой, — успокаивая жертву поцелуем в макушку, согласился Остин. — Просто ты не умеешь принимать как данность то, что посылает тебе судьба, и не способен следовать простым правилам. Ведь я же прошу не так много...

Разговор снова заходил в тупик — Остин не хотел ничего понимать, но чтобы понимали и любили его. По сути — эгоист, которого безумие сделало опасным зверем. Генри все яснее понимал, что говорить с ним бесполезно. Это приводило в отчаяние, но одновременно приносило странное облегчение. Может, именно оно называлось смирением? Он не мог повлиять на поступки и решения психопата, не мог сопротивляться ему, все, что ему оставалось — принять чертову данность...

— А те "все"... ты их убил, да? — неожиданно спросил Генри, подумав, что смерть может стать для него выходом, избавлением.

Рука Остина замерла у него на макушке, во взгляде застыл немой укор:

— Нет, — возмутился он. — Я ведь люблю их, как люблю и тебя. Я вынул и съел их сердца, сделав частью себя. Теперь они всегда со мной, как и мой брат.

От перспективы навечно оказаться пленником психопата, Генри передернуло. И еще раз, от того, что всерьез допустил возможность подобного. Он определено сходил с ума...

— Жаль, что ты не можешь понять, почувствовать это. Ведь ты больше никогда бы не был один. Никогда. Не чувствовал бы себя брошенным, ненужным...

И снова Генри почти пожалел своего мучителя. Почти. Нет, стокгольмский синдром явно не их случай.

— Тогда зачем тебе я?!

Зачем ломать еще чью-то жизнь, если тебе не бывает одиноко и хватает собеседников?

Остин покачал головой, точно говорил с неразумным дитя:

— Потому что я люблю тебя, — передернул он плечами. — Кроме того, помимо общения, у человека есть и другие потребности. Физиологические в том числе.

Ладонь психопата скользнула по ноге Генри вверх, и тот зажмурился. Даже сейчас, когда отпустил жертве так мало времени, тот не мог отказать себе в удовольствии…

— Остин, оставь глаз.

Но в ответ со вздохом покачали головой.

— Запомни раз и навсегда, Генри, — целуя его за ухом, сказал Остин, — не приведенное в исполнение наказание — порождает безнаказанность.

Когда они вышли встречать его последний закат, Остин стоял за спиной, положив руки ему на плечи то ли поддерживая морально, то ли контролируя. До боли хотелось скинуть их, но момент и так был до безобразия короток, чтобы тратить его на бессмысленные и бесполезные вещи.

Закат был кровавым, тонущим в темных грозовых тучах, грозящих обрушить на них ливень, и Генри не был уверен, что не хочет сократить время заката, чтобы успеть еще раз увидеть и другое явление, но ему не посчастливилось. Солнце окончательно спряталось в тучах, забрав с собой кровавую дымку, окрасившую верхушки деревьев, и на мир обрушились вечерние сумерки.

— Какое редкое зрелище. Тебе повезло, — заметил Остин, стискивая плечи сильнее и разворачивая Генри к дому, где его ждала очередная экзекуция, что погрузит для него мир во мрак. — Ну, пойдем. Закончим наше дело и перекусим чего-нибудь — я проголодался.

Он говорил о чужой трагедии так спокойно, так обыденно, что становилось тошно и страшно, хотя, казалось, Генри уже должен был привыкнуть и не реагировать столь болезненно, но он не мог. Это не хотело укладываться у него в голове и все тут. Паника поднялась стремительно и завладела сознанием. Он уперся, отказываясь идти, вырывался, умоляя дать ему шанс. Всего один шанс! Звал на помощь, пока его не затащили в дом, и дверь за ними не закрылась. Остину стоило усилий усадить его в кресло и привязать, надеть на голову обруч.

— Какой же ты упрямый, — вздохнул тот, когда ему это все же удалось, обрабатывая укус на руке, что оставили зубы Генри. — Если бы не эта твоя черта нам обоим было бы проще, согласись.

— Тебе было бы проще! — поправил Генри, глотая слезы. — Любой на моем месте противился бы похищению!

— Похищению? Милый, ты сам прыгнул ко мне в машину.

Правда больно ударила, он действительно сам совершил эту глупость.

— Ты удерживаешь меня силой!

Набрав в шприц лекарство, психопат повернулся и, ласково погладив жертву по щеке, качнул головой:

— Мне жаль, что ты все так воспринимаешь. Пойми, наконец, что принадлежишь мне, душой и телом, и смирись с этим фактом. Так будет лучше. Обоим, — добавил он, склоняясь.

Генри увидел иглу в сантиметрах от своего лица и отчаянно зажмурился в

бессмысленной попытке спасти глаз, но уверенные пальцы раздвинули веки, чтобы игла могла беспрепятственно войти в зрачок, и Генри закричал, протестуя против того, что уже свершилось...

Дальше все пошло по знакомому уже сценарию. Сперва Генри накрыла истерика, потом пришло осознание ужасной реальности. Следом навалилась депрессия, продлившаяся не один день. Сколько же прошло времени точно, он уверен не был, не способный различать даже свет и тень, и ориентирующийся лишь по периодам собственного сна, который мог быть и дневным, да по половым актам, после которых Остин оставался с ним в постели. За депрессией наступило смирение — зрение не вернется, и он признал этот факт, как данность. Начался период адаптации, не менее тяжелый, чем после потери рук, которых, к слову сказать, сейчас не хватало, как никогда. Первое время он тупо падал с кровати, теряя ориентацию в пространстве, не говоря уже про передвижения по комнате. Оставаясь один, он слышал шаги, голоса, окликая Остина, хоть и не хотел слышать его, и не получал ответа. Как скребут когтями по полу чучела, пользуясь тем, что Генри незрячий, подбираясь ближе. Пожаловался на них Остину, но тот успокоил — после потери зрения слуховые галлюцинации были нормальным явлением. А еще, Генри видел сны о том, чего ему больше никогда не увидеть в реальности. Яркие, реальные, родные. Просыпался в слезах и не мог успокоиться, пока Остин не применял успокоительное. Он обещал, что со временем все пройдет, но Генри не верил. Не хотел терять то, что дорого, еще и во снах.

Время шло, он привыкал, адаптировался, вот только надежда вырваться из ада не угасала. Надежда, что его вытащат отсюда. Наверное, поэтому, когда неожиданно в отсутствие Остина постучали в стекло, сердце отчаянно забилось, до боли. Рискуя растянуться на полу, Генри поспешно сполз с кровати и, нащупывая путь ногой, добрался до окна, молясь, чтобы незнакомец не ушел. Прекрасно помня, что его не услышать снаружи, носом нащупал ручку, зубами повернув ее и потянув на себя, открывая створку.

— Кто здесь?

За окном помолчали, чтобы неожиданно спросить в ответ:

— Генри? Вы ведь Генри Декстер? Откройте дверь. Я помогу вам.

Горло стиснуло спазмом, от радости, от горя, что незнакомец не появился раньше, чтобы избавить его хотя бы от слепоты. Сердце забилось еще быстрее. Кем был незнакомец: копом, частным детективом или кем-то еще — не важно, отсюда Генри ушел бы и с самим Дьяволом.

— Не... не могу, — выдохнул он, наугад демонстрируя культи — сказать словами не хватило сил. — Заберите меня. Прошу вас... Только будьте осторожны. Он очень, очень опасен!

— Лучше бы ты вспомнил об этом до того, как открыть окно, — прозвучал до озноба знакомый, полный угрозы голос.

Вскрикнув, Генри инстинктивно подался назад, навернувшись с подоконника, больно ударившись спиной. Снаружи послышался выстрел, а следом жуткий хрип, уже слышанный им прежде, и по спине пополз мороз. В наступившей тишине он забился в ближайший угол, все еще надеясь, но умом понимая, что произошло.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем раздался звук открывшейся входной двери и тихие неспешные шаги Остина подтвердили страшные догадки. Сильные руки схватили за плечи, поднимая рывком, чтобы швырнуть на постель.

— Почему ты ничему не учишься?.. — тихо и до жути искреннее вздохнул психопат. — Помни, его смерть на твоей совести.

— Нет! — всхлипнул Генри, почувствовав, как просела под весом Остина кровать, и попытался отползти от невидимой, но надвигающейся угрозы.

— Помни — я давал тебе шанс жить со мной при всем твоем несовершенстве, — он покачал головой. — Я думал ты другой, но нет... Ты не оставил мне выбора.

Раненный в самое сердце убитой надеждой на спасение, в ожидании неминуемого наказания, Генри сопротивлялся изо всех сил, отбиваясь ногой от психопата, схватившего его за щиколотку, но его рывком притянули ближе, чтобы отхлестать по щекам, по губам. Удар в челюсть помутил сознание.

Очнулся он привязанным к креслу, в рот был вставлен расширитель, не позволяя не только прикрыть его, но и произнести хоть звук. А может, дело было в анестезии, лишившей чувствительности язык и полость рта? И пусть он не видел, чем гремит на столе Остин, сознание захлестнул ужас — ему явно не зубы лечить собирались... Нет. Нет! Из горла вырывалось лишь невнятное мычание. Выбрав инструмент, Остин склонился над Генри, и тот смутно почувствовал, как его язык достали изо рта, оттягивая вверх.

— Сперва подрежем уздечку... — снова комментировал психопат, описывая то, что жертва не могла видеть. — Не дергайся! Я делаю это не в первый раз. Вот так.

Это была паника! Однако привязан Генри был крепко, а голова зафиксирована обручем. Нет! Пожалуйста, нет! Но инструмент полетел на стол, зазвенел другой, знаменуя новый этап.

— Теперь сделаем клиновидный надрез и удалим плоть.

Генри снова замычал. В знак протеста, который он не мог больше выразить никак иначе, из глаз потекли слезы. Однако, после неясных, но неприятных ощущений, он услышал, как что-то мягко шлепнулось на поверхность медицинского столика. В подтверждение ужасной догадки, в ухо зашептал Остин:

— Вот и все, теперь твой очаровательный ротик никогда не станет говорить гадости, — пальцы психопата скользнули по груди пленника. — Наконец, ты идеален, любовь моя.

Вырываясь из плена жуткого и такого реалистичного сна, Генри едва не подпрыгнул, увидев рядом Остина. Крик ужаса застрял в глотке, перехваченной спазмом.

— Кошмар приснился? — с улыбкой спросил тот, очевидно читая по выражению его лица. Генри молча кивнул, сглатывая. Обнаружив себя в машине, он испытал несказанное облегчение – это всего лишь очередной сон. Долгий, точно целая жизнь, яркий, какой не бывает даже реальность, детальный, словно настоящая жизнь, леденящий кровь. Эти сны пугали Генри до озноба. — Прости, если бы я знал, разбудил бы.

Снова кивок, точно ему и правда отрезали язык... Генри посмотрел в окно, за которым мелькали деревья и редкие постройки. Сон не выходил из головы, образы, в которых Остин калечил и насиловал его снова и снова, и он спросил:

— Куда мы едем?

— Ко мне в гости. Посмотришь, как живут отшельники. Я сварю обещанный кофе, посидим у пылающего камина, пообщаемся, познакомимся поближе. Ну а дальше по обстоятельствам...

Фраза, сказанная слово в слово, как во сне, заставила Генри передернуться, точно от внезапного озноба. Горло перехватило от страха. А что, если… сон ясновидящий? В конце концов, что он знал об этом Остине. Реальном Остине, который мог оказаться кем угодно, даже насильником и психопатом. И нарастающая тревога заставила его пожалеть о том, что он так опрометчиво сел в машину незнакомца.

— Остин, останови, пожалуйста, — как можно небрежнее, чтобы тот ни о чем не догадался, попросил Генри, заметив впереди бензоколонку. На вопросительно приподнятую бровь пояснив. — Мне... надо отлить.

— Дома сходишь, — возразил спутник, уже сейчас решая, что и когда ему делать. — Нам ехать от силы четверть часа.

Справившись с всколыхнувшейся паникой, стараясь не показать страха, Генри, краснея, повторил свою просьбу:

— Прошу. Не довезу ведь...

И, не сдержав смешок, Остин остановился, припарковавшись у обочины:

— Я пока в маркет загляну, куплю что-нибудь вкусное.

— Да.

Показывая, как ему невмоготу, Генри первым выскочил из салона и устремился к сортиру. Заметив, выглянув из-за угла, что спутник скрылся за дверью маркета, быстро огляделся, приметив знакомый пикап. Фермер как раз садился в машину, когда он подскочил к нему, попросив подбросить до города, назвав Остина похитителем, сулил деньги, но тот отказался, пообещав, что не возьмет платы иной, чем хорошая компания. И Генри нырнул на переднее сидение, чуть сполз, чтобы его нельзя было заметить, и они выехали на трассу.

— Ты ведь соврал, — попенял мужчина, с укором качая головой, но улыбнулся спутнику. — С парнем поссорился?

— С чего вы?.. — хотел было возразить Генри, но прикусил губу. В голове эхом отдались слова Остина: "Генри, ты такой беспечный... А вдруг бы он оказался извращенцем?". — А что, так заметно, что я... гей?

Он так старался скрыть свою ненавистную ориентацию. Так старался, что и сам почти поверил, что натурал. Что же выдавало его?..

Фермер засмеялся:

— Поживи с мое, еще не то видеть научишься...

Генри кивнул, надев улыбку. Он честно выполнял свою часть договора, скрашивая мужчине путь разговорами, хотя его уже подмывало желание выскочить из машины и идти своим путем. Нет, сначала было необходимо добраться до обжитых мест, где можно найти защиту от Остина, если каким-то непостижимым образом тот найдет его.

— Почему вы свернули? — тихо спросил он, нащупав лежащий в кармане сумки нож и незаметно, но решительно потянул собачку молнии.

— Заскочим в одно место. Потом я отвезу тебя, — пообещал мужчина, поворачиваясь на миг, задевая коленом его бедро и рождая стаю мурашек.

Внутри все оборвалось. Место, конечно, тихое и пустынное, где никто не услышит криков. Место, где удобно спрятать поруганное тело…Нет! Нет, он никому не позволит к себе прикоснуться. Он не жертва! Нет. Он – охотник. Он, а не те, кто мечтает полакомиться его телом…

Генри улыбнулся мужчине в зеркало заднего вида, рукоять ножа так удобно и привычно легла в ладонь, что он не сомневался – и в этот раз он сможет защитить свою честь…