Три дня они прожили душа в душу. Остин заботился о Генри, делал перевязки, а вечерами играл на пианино, и музыка его буквально выворачивала наизнанку, порой столь созвучная страданиям, что испытывала жертва. Генри привыкал к отсутствию рук: морально и физически, приучая себя обходиться без них, например, во время еды или укрываясь одеялом... Не в силах общаться после того, что с ним сделали, Генри игнорировал любые попытки втянуть его в беседу, и Остин разговаривал сам с собой, отвечая за себя и за него. Он говорил о том, чего нет, так уверенно, что иной раз Генри ловил себя на том, что начинает сомневаться в собственном восприятии реальности. А может, Остин владел НЛП? Как бы там ни было, эти три дня он прожил со стойким чувством, что спит, и отчаянно хотел проснуться.

— Что-то ты совсем загрустил, — заметил Остин, присаживаясь на краешек кровати утром четвертого дня. — Может, тебе стоит подышать свежим воздухом?

Генри невольно оживился, чувствуя острую потребность хоть ненадолго покинуть место, провонявшее формалином, сделать глоток свежего воздуха, и Остин заметил это. Накинув Генри на плечи махровый халат, прикрывая наготу и скрывая увечье, вывел его в залитый солнечным светом, немного запущенный, но от того не менее прекрасный сад. Впрочем, после склепа, где обитал психопат, и пустыня показалась бы раем. На миг прикрыв глаза, пьяненный иллюзией свободы, Генри присел на деревянную скамейку, вздыхая полной грудью, подставляя лицо свету и теплу. Много ли человеку надо для счастья?

Разве что...

— Уйди, — попросил он Остина, примостившегося рядом. — Я хочу остаться один.

Очередная просьба в пустоту. Ладонь психопата погладила по плечу, вторгаясь в кратковременное счастье, чтобы нарушить. И Генри сжался под этими прикосновениями, невольно вспоминая, как те же руки держали пилу, сделавшую его инвалидом.

— Поговори со мной, — попросил Остин, обжигая дыханием за ухом.

Генри дернулся, скидывая чужую руку, и немного отодвинулся:

— Не хочу.

— Это из-за того типа, что хотел украсть тебя? – поинтересовался мужчина, заставив вздрогнуть от воспоминаний об убийстве, случившемся на его глазах. Покачал головой. — Генри, ты такой беспечный... А вдруг бы он оказался извращенцем?

Тот даже обернулся, чтобы проверить, не издевается ли Остин, но лицо собеседника оставалось серьезным. Говорить с ним о моральной стороне дела и исторической достоверности было бессмысленно.

— Не боишься, что его будут искать и выйдут на тебя? — поинтересовался Генри, в душе лелея надежду, что так и будет. Что убийцу найдут и избавят его от власти психопата. Спасут. Пусть он проживет жизнь калекой, но спокойно, не вздрагивая от прикосновений, не просыпаясь в ужасе, не ожидая в любой момент наказания, не чувствуя, что и сам сходит с ума...

Остин улыбнулся и, обняв сзади, шепнул:

— Не волнуйся. До сих пор не находили, — тихо засмеялся он, снова целуя за ухом. — Тем более что я ни разу не повторился, чтобы невозможно было вычислить почерк.

По спине пробежал холодок, хотя не сказать, что Генри был удивлен тем обстоятельством, что бедняга фермер оказался далеко не первой жертвой.

— И куда ты его... дел?

Остин потерся о макушку подбородком, поцеловав:

— На пустырь отвез. Уже через сутки его обглодали до костей бродячие псы. И пусть теперь гадают, что его туда понесло... – засмеялся он, вдруг осекаясь и обеспокоенно замечая, почувствовав дрожь Генри: — Да ты замерз. Вернемся в дом.

Генри отчаянно замотал головой, не желая уходить. Он не хотел возвращаться в склеп, где его сверлили глазами мертвые звери, точно укоряя, что он все еще жив. В жуткий мирок Остина, полный боли и насилия. Мысль об этом приводила на грань истерики, и Генри, вывернувшись из рук психопата, вскочил, побежав по саду, куда несли ноги. Вряд ли он надеялся сбежать, лишь выражая протест. И Остин прекрасно это понимал, не спеша настигать беглеца, спокойным шагом следуя за ним. Услышав шаги, Генри невольно оглянулся и, запнувшись о какой-то инструмент, валяющийся у хозяйственной пристройки, растянулся, больно ударившись, не имея возможности смягчить падение. Вот только закричал не от боли, очутившись лицом к лицу со скелетом, прикопанным в кустах. Шарахнулся, барахтаясь как жук, перевернутый на спину. Отполз, снова вскрикнув, упершись спиной в ноги Остина, покачавшего головой:

— Упс, кажется, я не достаточно глубоко закопал папочку, — заметил тот, имея в виду, конечно, отчима.

И Генри, подумавшего о том, что однажды лежать и ему вот так где-нибудь под кустиком, окончательно накрыло. Остину стоило не малых усилий утихомирить его, оседлав и сжав пальцами горло, чтобы слегка придушить.

— Считаешь меня монстром? — прошипел он, сжимая пальцы чуть сильнее, оставляя следы, которые долго будут напоминать об этом срыве. — Только отчим сам виноват. Он знал, что я опасен, что я способен на все, но приезжал сюда снова и снова, чтобы трахать убийцу своего отродья. Я терпел. Долго терпел. Однако смерть матери развязала мне руки. И к следующему разу я приготовил ему сюрприз.

Генри задыхался, сам не зная, что душит сильнее: пальцы психопата или ужас, ибо он смотрел сейчас в перекошенное до неузнаваемости лицо. Не мог отвести взгляда от губ, которые говорили ужасные, дикие вещи, рассказывая в подробностях, как Остин убивал отчима. Как подлил ему в кофе снотворное, как терпел, пока тот его насиловал, а когда отчим уснул, привязал к кровати. Как сладко было видеть ужас на его лице, когда тот начал понимать, что происходит. Умолял, пока Остин точил у него на глазах здоровенный тесак, которым потом лишил отчима мужского достоинства, насладившись криками и верещанием. Но этого показалось мало, ведь он столько вытерпел от ублюдка...

— Я вспомнил, как он связывал меня, бил, хватал за разные места. — Генри задыхался, сознание меркло, но в мозг продолжали впиваться слова: — И отрубил ему руки. Знаешь, ему тоже было так лучше...

Очнулся Генри стоя на разведенных на ширину плеч коленях. В этом положении его бесчувственное тело удерживали заботливые руки Остина. Заметив, что жертва очнулась, тот криво улыбнулся, отпуская ее, и Генри вскрикнул, почувствовав, как что-то твердое проникает в анус. Нет, оно уже было частично внутри, не позволив соскользнуть, когда он дернулся. А может, дело было в том, что его ноги фиксировали прикрученные к полу кожаные ремни?

— Не дергайся, сделаешь себе больно, — предупредил очередные попытки Остин.

По спине пополз холодок ужаса, что медленно затоплял сознание, но двигаться расхотелось.

— Разве я не предупреждал, чтобы ты не называл меня монстром? — зло напомнил он о слове, случайно, в истерике, слетевшем с губ. — Ты знаешь что-нибудь о сажании на кол?

Генри кивнул, попытался было что-то сказать в свою защиту, умоляя о пощаде, но лишь получил по губам, как совет заткнуться.

— Приговоренным забивали кол в анус, а потом ставили его вертикально в заранее приготовленную лунку. Смерть наступала чрезвычайно медленно. Изощренность пытки заключалась в том, что казнь совершалась сама собой. Кол все глубже проникал в жертву под действием ее веса, пока, наконец, не вылезал из подмышки, груди, спины или живота. В некоторых случаях кол, вводимый в анальное отверстие, был хорошо заострен. Тогда смерть наступала быстро, поскольку он легко разрывал органы, вызывая внутренние повреждения и кровотечения летального характера. Персы и китайцы предпочитали тонкий кол с закругленным концом, наносивший минимальные повреждения внутренним органам. Он не разрывал их, а раздвигал, проникая вглубь. Смерть оставалась неотвратимой, но казнь могла продлиться несколько дней.

Генри отчаянно замотал головой, горло перехватило спазмом ужаса. Он снова имел неосторожность дернуться, чтобы убедиться, что кол не закругленный.

— Ну, что ты испугался? Мой кол недостаточно длинный и острый, чтобы убить, — успокоил Остин, похлопав по бледной щеке. Поднялся с корточек. — Мне надо съездить по делам в город, к вечеру вернусь. Наверное...

После чего вышел, погасив свет, оставляя жертву в темноте подвала, что превращала минуты в часы, а те — в вечность.

И снова культи беспомощно задергались, пытаясь достать пальцами и сорвать проклятые ремни, чтобы вновь провести Генри через боль осознания — он беспомощный калека!

Он не ждал, что Остин сейчас вернется и освободит его, довольствуясь страхом, что уже пережила жертва. Нет. Психопат всегда доводил задуманное до конца, и у Генри было достаточно опыта, чтобы не сомневаться в этом. И он стоял, дрожа от напряжения, борясь с неизбежно подкравшейся усталостью, что сгибала колени, медленно и неотвратимо погружая в тело орудие пытки. И если сперва было терпимо, все же его тело уже достаточно приучили к инородным предметам внутри, то, когда колени окончательно согнулись, к горлу поступила тошнота, а тело пронзило болью. Из глаз брызнули слезы, с губ сорвался крик, мешаясь с очередным проклятьем в адрес психопата. И все, на что оставалось надеяться, это что Остину не приспичит заночевать в городской квартире, оставшейся от матери. Или уже была ночь? Генри не мог определить, и от этих фокусов времени пытка становилась еще более изощренной.

Когда в тишине, нарушаемой лишь его всхлипами и стонами, послышались шаги, кол не позволял шелохнуться без боли и даже вздохнуть полной грудью. И только мысль о том, что тогда он выйдет у него из живота, удерживала Генри в сознании. Свет больно резанул по глазам, привыкшим к темноте, красным от пролитых слез.

Несколько минут, показавшихся вечностью, Остин любовался делом рук своих, потом присел рядом на корточки, нежно стерев пальцами соленые дорожки на щеках.

— Расскажи мне, что чувствуешь, — велел он.

Генри зажмурился, и влага снова потекла по щекам, собираясь на подбородке. Однако Остин терпеливо ждал, — он мог себе это позволить — и Генри с трудом разлепил дрожащие губы, срывающимся голосом описывая свое состояние. Подбирая разбегающиеся слова — сознание мутилось.

— Остин, прошу... — взмолился он, но, встретившись с психопатом взглядом, закусил губу, продолжая.

Рука Остина скользнула по волосам, откидывая с лица Генри прилипшие к нему пряди в утешающем жесте, потом спустилась ниже, обведя большим пальцем пересохшие от жажды, искусанные губы.

— Теперь проси.

Нет, он хотел слышать не просьбы об избавлении, конечно, и Генри прекрасно это понимал, выдохнув:

— Прости, Остин. Я... виноват.

Тот согласно кивнул, не двигаясь, однако с места.

— Признай, что наказание было заслуженно.

Да и кто бы не признал, лишь бы его сняли со штуковины, казалось, пронзившей тебя насквозь. Обратный процесс оказался не менее болезненным, и Генри застонал, дрожа всем телом. Подняв на руки, Остин отнес его на постель, осторожно устраивая, и сделал укол. — Я торопился из города, как только мог, — заверил он, будто не сам посадил его на кол. — Ненавижу мегаполисы. Вечные пробки... Хочешь есть?

Генри замутило, и он покачал головой, отворачивая лицо.

— А я тортик купил, как ты любишь, — в голосе психопата прозвучала улыбка. Господи! Он же, в самом деле, верил, что они живут вместе, как пара. В такие моменты Генри становилось почти жалко его, но тело теперь постоянно напоминало о том, что сам Остин не знает жалости.

Рука мужчины скользнула вдоль тела, погладив по груди и животу, заставив поморщиться от боли.

— Ну, хорошо, отдохни немного, — Остин склонился, чтобы, повернув Генри к себе за подбородок, поцеловать в губы. — Мне надо закончить чучело. А потом мы снимем повязки — пора, и отметим это праздничным ужином.

Оставшись в одиночестве, Генри устало прикрыл глаза, застонав. Не от боли, слава богу, обезболивающее уже начало действовать, от безысходности. Он прожил с психопатом неделю, но она уже казалась вечностью. Наверное, через месяц, если доживет, уверует, что умер и попал в ад. А может, так оно и есть? Только вот, за какие грехи?..

Кажется, он задремал, а проснулся от мягкого прикосновения к щеке, ударившего током.

— Подъем. Пора на процедуры, — улыбнулся Остин.

Хотел посадить, но Генри увернулся от заботливых рук, поднимаясь самостоятельно, сперва спустив ноги, а потом поднимая неуклюжее без рук тело. Прикрыл глаза, когда руки, покалечившие его, коснулись правой культи, разматывая бинт. Потом на левой. А затем его заставили встать и подойти к зеркалу в человеческий рост. Остин встал за спиной, велев открыть глаза и скользя ладонями по бокам Генри.

— Посмотри, разве ты не видишь, насколько эстетичным стало твое тело? — шепнул он.

И от касания к коже горячего дыхания, Генри невольно передернуло. А может, от вида обрубков на месте рук с длинными трепетными пальцами? Рук, которые неплохо рисовали, обещая будущее, которого больше не существовало. Рук, которые могли бы оттолкнуть психопата.

— Нет! — выкрикнул он, забывая, как не любит Остин это слово. — Нет. Я не хочу... Не хочу так жить!

Рванулся, но был немедленно припечатан грудью к отражающей поверхности, ударившись лицом.

— Прекрати истерику.

Ладонь Остина скользнула по спине, поглаживая, и тело уже начинало привыкать к этому жесту, истерика и правда отступила. Его отпустили, но Генри остался стоять, прижавшись к зеркалу. Он уже научился, что сексуальное насилие не самое страшное из того, что с ним могут сделать в этом доме. В зеркальном отражении он видел, как мужчина придвинул кресло.

— Я хочу показать тебе, как ты прекрасен, в движении. Танцуй. Ты умеешь, я знаю.

Стиснув зубы и прикрыв глаза, Генри задвигался, чувствуя себя неуклюжим, как ни когда. Быстрее. Эротичнее. Он честно пытался следовать приказам психопата, как бы ни было противно, но проверить, выходит ли, не решался. И Остин заметил это.

— Смотри, — велел он.

И Генри бросил взгляд в зеркало, наблюдая, как кривляется, дергаясь точно сломанная кукла тело, как культи дергаются, пытаясь удержать равновесие, как текут по щекам слезы... Отвернулся, отказываясь созерцать зрелище, которое вызывало тошноту.

— Смотри, — в голосе психопата прозвучали до боли знакомые, стальные нотки. Поднявшись, он прижался со спины и схватил жертву за волосы, не позволяя отвернуться.

— Скажи, что тебе понравилось зрелище.

Генри зажмурился, выдохнув:

— Нет. Это отвратительно! И ты... Я же видеть тебя не могу!

Рука, поглаживающая грудь, замерла. Генри почувствовал, как психопат напрягся. Его голос стал низким и задумчивым:

— Даже так?.. — протянул он. — Хорошо, я решу эту проблему.

Генри похолодел, прикусив язык, который был его врагом. Он приготовился к немедленной расплате, но его лишь оставили перед зеркалом, в которое он больше не сможет смотреться, не вспоминая о том, что увидел. Забравшись с ногами в кресло, притягивая колени к груди, он забылся на время. Чтобы дернуться, едва не сверзившись на пол, когда позади послышались тихие, всегда точно крадущиеся, шаги психопата. Сжаться в ожидании неминуемой расплаты за неосторожные слова, в сердцах сорвавшиеся с губ.

— Напугал? — улыбнулся тот, подходя ближе, чтобы погладить по щеке.

В душе всколыхнулась паника, но Генри удалось подавить ее, не позволив прорваться наружу.

— Не надо, Остин, — попросил он, не веря улыбкам, ведь в голове мужчины все было устроено донельзя неправильно и, общаясь с ним, человек никогда не знал, как его мозг перевернет, переврет слова, какую вызовут реакцию действия, жесты.

Тот покачал головой, ухватив пальцами за подбородок, и заставил смотреть в глаза:

— Снова приснился кошмар? Боюсь, придется повысить дозу препарата...

— Нет! Нет, просто показалось, — заверил Генри, заставив себя натянуто улыбнуться.

Он не знал, чем пичкал его психопат, но после таблеток, которые тот ему прописал, он чувствовал себя странно.

Пальцы разжались.

— Тогда пошли ужинать.

Ужин впрямь был праздничным, на столе стояло все только самое лучшее, включая коллекционное вино. Генри, конечно, не сильно разбирался в выпивке, но помнил, как однажды отцу дарили такое. Отец... Воспоминания о родителях, которые, вероятно, сейчас сходили с ума, обзвонив все больницы и морги, разыскивая сына, встали в горле комком не пролитых слез. И он с трудом проглотил первую порцию угощения, что поднес к губам Остин. О, как бы он хотел увидеть их еще хотя бы раз. Сказать, как сильно любит... Сожалел, что не сказал куда пошел, ведь это могло бы помочь найти его. Наверное...

Остин усмехнулся, точно прочитав мысли, и Генри вздрогнул, испуганно посмотрев на психопата. Страх неминуемого наказания никак не хотел покидать его. Однако тот лишь почти ласково погладил жертву по щеке.

— Знаешь, человек должен уметь скрывать свои эмоции и мысли, если не хочет, чтобы они были использованы против него. Они делают его жертвой.

Генри открыл было рот, спросить, что тот имеет в виду, и там немедленно оказалась новая порция — Остин не хотел, чтобы его перебивали.

— Я научу тебя потом. Эту науку я постиг в совсем раннем возрасте, когда мать сдала меня психиатрами. О, они прилично покопались у меня в голове, но и я в их не меньше, — снова усмехнулся Остин, поднеся к губам Генри бокал с вином, надавливая на них, вынуждая сделать глоток.

— И тебя не...

— Не закрыли в психушке? — помог Остин подобрать слова. — В любые игры можно играть вдвоем, достаточно понять и принять правила. Когда я понял, как работают эти механизмы, было не трудно обвести врачей вокруг пальца.

Генри сглотнул, понимая, что психопат еще опаснее, чем казался ему. Даже после всего, что с ним сделали.

— Со мной ты тоже играл, — не спрашивал, констатировал он. Теперь многое в его голове становилось на свои места.

— А что мне оставалось? — виновато улыбнулся мужчина, заткнув его очередной порцией. — Ты же упрямо не хотел видеть, что мы созданы друг для друга... Знаю, знаю, кое-какие шероховатости еще предстоит сгладить, но я сделаю все, чтобы нам обоим было комфортно вместе. Веришь?

И Генри, не кривя душой, кивнул. Он верил. Верил, и потому с ужасом ожидал каждый новый день, который мог стать очередной ступенью на пути к идеалу.